Роберт О`Брайен - Z – значит Захария
Я принесла тряпку и, потратив часть воды, как могла, убралась около его головы. Дала ему чистые подушку и одеяло. Собрала таблетки – те, что остались чистыми, – в пузырек, закрыла его и прочитала этикетку: какой-то «Цистамин»[3]. Единственное лекарство, которое есть у меня (и в магазине) – это «Аспирин» и немного жаропонижающих. Да и будь у меня их больше, я бы все равно не знала, что давать.
Я подумала, что поскольку от воды его не вырвало, возможно, стоит дать ему поесть. Но что? Остановилась на супе, курином бульоне – мама всегда варила его нам, когда мы заболевали. Уходя в пещеру, я оставила немного консервов в доме (это бы выглядело странно, если бы их совсем не оказалось), но супа среди них не было, поэтому пришлось идти в магазин. Там я прихватила еще кое-что; мне пришло в голову, что, возвращаясь в дом, стоит загрузить в пещеру запас еды, на всякий случай. Поэтому пришлось тащить довольно тяжелый груз, и к тому времени, как я вернулась и разожгла огонь, уже почти стемнело.
Принеся ему суп, я, к своему удивлению, обнаружила, что больному стало немного лучше. Он не спал и, когда я вошла, изумленно уставился на меня и даже с огромным усилием сумел приподняться на локте. А потом заговорил со мной, первый раз в ясном сознании.
– Я не знаю, где я, – пожаловался он слабым голосом. – И кто вы?
– Вы в долине, – ответила я. – И вы больны.
Я поставила суп рядом с ним и собралась кормить его с ложечки.
– Долина, – пробормотал он. – Теперь вспоминаю. Зеленые деревья. Но здесь никого не было. – Он снова откинулся на подушку.
– Я была здесь, – поправила его я. – Просто пряталась в лесу. (Я предпочла не говорить о пещере.) Потом увидела, что вы больны, и подумала, вам нужно помочь.
– Болен, – подтвердил он. – Да, очень болен.
– Я приготовила вам супу. Постарайтесь поесть.
Он попытался, но его рука была такой слабой, что он лишь расплескал суп, так что в конце концов его кормила я. Съев семь ложек, он сказал:
– Хватит. Тошнит.
И тут же заснул снова. Однако, думаю, даже эта капелька супа помогла ему: он спал спокойнее и дышал не так часто. Я захватила из дома градусник, чтобы измерить температуру, но решила, что это может подождать до утра. Пощупала ему лоб – горячий, как печка. Вблизи, в полумраке палатки, он выглядел особенно болезненно.
Я сходила в пещеру, забрала будильник, календарь, лампу, дневник и прочее и вернулась в дом. Поставила будильник на полночь, потом, когда он прозвонил, на два часа, потом на четыре. Каждый раз выходила с фонариком к палатке – проверить. Однажды он проснулся и снова попросил воды; я дала ему полкружки. Остальное время спокойно спал.
Этим утром я накрошила немного оставшегося кукурузного хлеба в молоко и принесла ему на завтрак. (Пришлось развести порошковое, потому что коровы все еще на воле. Надо будет поймать их и привести обратно. И кур.)
На этот раз он выглядел намного лучше. Глаза ожили, глядели ясно. Он поблагодарил меня за хлеб и молоко и смог сам держать ложку. Поев, даже сел на мгновение, но потом лег обратно и сказал:
– Мне надо узнать, отчего я заболел.
– Полагаю, оттого, что искупались в ручье Бёрден, – ответила я.
– Ручей Бёрден?
– Тот, что за дорогой.
– Ты знаешь?
– Я смотрела – издалека.
– Ты знаешь, что там с водой?
– В ней никто не живет. Но почему – не знаю.
– Это я понял. Но не тогда, когда купался. Как глупо: так расслабиться после столь долгого времени! Но я не купался целый год. Слишком хотелось. И все равно нужно было проверить. Но та вода в пруду была нормальной, и я думал…
Он остановился и лежал некоторое время молча. Потом заговорил:
– Можно узнать и сейчас. Не могла бы ты…
– Что?
– Знаешь, как выглядит счетчик Гейгера?
– Эти ваши стеклянные трубочки.
– Да. Умеешь им пользоваться?
– Нет. Никогда не приходилось.
Я принесла меньшую из двух трубок из его чемодана с колесиками, и он показал мне шкалу на одном конце с маленькой стрелочкой, дрожавшей при каждом движении, словно стрелка компаса. На шкале были числа от 0 до 200. Я пошла с ней через дорогу к ручью. В палатке и на дороге стрелка стояла на 5, но у берега поползла вверх. Держась как можно дальше, я поднесла ее на фут к воде. Стрелка прыгнула на 180, почти до упора. А он заходил в воду! Неудивительно, что ему так плохо. Не задерживаясь, я поспешила обратно.
Когда я сказала ему показания прибора, он застонал и закрыл глаза рукой.
– Сто восемьдесят! – воскликнул он. – А я плескался по меньшей мере десять минут. О Боже, я получил рентген 300, а то и больше!
– Что это значит? – решилась спросить я.
– Что у меня лучевая болезнь. Очень тяжелая.
– Но вам уже лучше.
– Это такая стадия.
Он много знает о лучевой болезни, очевидно, занимался ею еще до войны. На первой стадии поражается кишечник, она длится около одного дня, потом наступает временное улучшение. Однако радиация вызывает, как он сказал, внутриклеточную ионизацию, и это по-настоящему плохо. Это значит, что некоторые молекулы в его клетках повреждены, поэтому клетки не могут больше нормально работать, не могут расти и делиться. Вскоре: через день-другой – ему станет намного хуже. Поднимется очень высокая температура, а поскольку клетки крови повреждены и новые не образуются, у него начнется анемия. Хуже всего, что у него не будет иммунитета к инфекции, он будет очень восприимчив к воспалению легких или даже к малейшей грязи в воде или пище.
– Насколько плохо вам станет? – спросила я, имея в виду, конечно, но не желая говорить этого, «умрете ли вы?». Он понял.
– Знаешь, что такое рентген? Это единица измерения дозы радиации. Если я получил 300 рентген в той речке, то могу еще выжить. Но если 400-500 – случай безнадежный.
Он сказал это очень будничным тоном, спокойно. Мне кажется, у меня была бы истерика. Однако я пыталась тоже оставаться спокойной и деловитой, поэтому заставила себя сказать:
– Пока вам лучше, расскажите поподробнее, что мне делать. У вас есть лекарства, которые надо принимать? Чем вас кормить?
Он посмотрел на пузырек с таблетками, лежавший на полу.
– Эти не помогут, теперь уже поздно. Нет, лекарства нет. В больницах делают переливания крови и кормят через капельницу.
Я не смогу этого сделать, конечно. То есть я почти ничего не могу для него сделать, пока не увижу, как развивается болезнь. Единственное, в чем он, кажется, сейчас уверен – что у него будет очень высокая температура и анемия. Вероятно, хотя и не обязательно, разовьется какая-то инфекция, типа воспаления легких или дизентерии. В моей власти этого не допустить. Буду проваривать и стерилизовать все, что и из чего он ест, – как младенцу. Когда пригоню обратно коров и кур, смогу давать ему молоко и яйца, они питательные и легко усваиваются.
